Лето... Но, прошло уже почти три месяца со дня последнего выпуска, и, в честь  сезона карусельных аттракционов, симпатичный рассказ:

* * *     - Ты слушаешь или нет?     - Слушаю. А что я ещё делаю.     - Думаешь про своё.     - Ничего я не думаю про своё. Со  мной все ясно. Если кастрюлю поставить  на самый сильный огонь, суп выкипает, вот и все.     - Суп? - переспросила Татьяна.     - И любовь  тоже.  Нельзя  создавать  слишком  высокую  температуру  кипения страстей. У  поляков  даже есть  выражение:  «нормальная милошчь».  Это  значит: нормальная любовь.     - Тебе не интересно то, что я рассказываю? - заботливо спросила Татьяна.     - Интересно. Рассказывай дальше.     - А на чем я остановилась?     По пруду скользили  чёрные лебеди. Неподалёку  от берега на  воде стояли  их домики. В том, что лебеди жили в  центре города в парке культуры и отдыха,  было что-то вымороченное, унизительное и для людей, и для птиц.     Женщина за нашей спиной звала ребёнка:     - Ала-а, Ала-а...     Последнюю букву "а" она тянула, как пела.     Подошла Алла, худенькая, востроносенькая.     - Ну что ты ко всем лезешь? - спрашивала женщина.     Алла открыто, непонимающе смотрела на женщину, не могла сообразить, в чем её вина.     - Пойдём посмотрим наших, - предложила я.     Был первый день летних каникул.     К каждому  аттракциону тянулась  очередь в  полкилометра, и  вся  территория парка была пересечена этими  очередями. Ленка, Юлька  и Наташка пристроились  на «летающие качели».  Они  стояли  уже час,  но  продвинулись  только  наполовину. Впереди предстоял ещё час.     Дочери  Татьяны  Ленка  и  Юлька  были  близнецы.  Возможно,  они  чем-то  и отличались одна от другой,  но эту разницу видела  только Татьяна. Что  касается меня, я различала девочек по голубой жилке на переносице. У Юльки жилка была,  а у Ленки нет.     Юлька и  Ленка  были изящные,  как  комарики,  и вызывали  в  людях  чувство умиления и опеки.     Моя Наташка как две капли воды  походила на меня и одновременно на  тюфячок, набитый мукой. Она была неуклюжая,  добротная, вызывающая чувство уверенности  и родительского тщеславия. Полуденное солнце пекло в самую макушку. Подле  очереди на траве сидели женщины и  дети. На газетах была  разложена еда. На лицах  людей застыла какая-то  обречённость  и  готовность  ждать  сколько  угодно,  хоть  до скончания света.     - Как в эвакуации, - сказала Татьяна.     - Интересно, а чего они не уходят?     - А чего мы не уходим?     - Пойдёмте домой! - решительно распорядилась я.     Ленка и  Юлька моментально  поверили  в мою  решительность и  погрузились  в состояние тихой  паники.  Наташка  тут же  надела  гримасу  притворного  испуга, залепетала и запричитала тоном нищенки:     - Ну, пожалуйста, ну, мамочка... ну дорогая...     При этом она прижала руки к груди, как оперная певица, поющая на эстраде,  и прощупывала меня, буравила своими ясными трезвыми глазками чекиста.     Ленка и Юлька  страдали молча. Они  были воспитаны, как  солдаты в армии,  и ослушаться приказа им просто не приходило в голову.     - Пусть стоят, - сдалась Татьяна.     Наташка тут же вознесла руки над головой и завопила:     - Урра-а-а! -  приглашая  подруг  ко всеобщему  ликованию.  Юлька  деликатно проговорила «ура» и засветилась бледным, безупречно красивым личиком.     А Ленка промолчала. Ей требовалось время, чтобы выйти из одного состояния  и переместиться в другое.     Я встала в очередь, и эта же самая гипнотическая покорность судьбе опутала и меня. Мне  показалось, что  температура  моего тела  понизилась, а  мозги  стали крутиться медленнее и по кругу, постоянно возвращаясь в одну и ту же точку.  Мой организм приспособился к ожиданию.     Аттракцион рассчитан  на  четыре  минуты.  Надо ждать  два  часа.  По  самым приблизительным подсчётам, ждать надо в тридцать раз больше, чем развлекаться. И так всю жизнь: соотношение ожидания и праздника в моей жизни - один к тридцати.     Люди стираются,  изнашиваются  в обыденности.  Они  стоят в  очереди,  чтобы получить четыре минуты счастья. А что счастье? Отсутствие обыденного? Или  когда ты её любишь, твою обыденность?     В старости любят свою обыденность, или не замечают её. Может, мы с  Татьяной ещё молоды и ждём  от жизни больше,  чем она может нам  предложить. А может,  мы живём невнимательно и неправильно распределяем своё внимание, как  первоклассник на уроке.     Татьяна стояла  передо мной.  Я видела  её сиротливый  затылок и  заколку  с пластмассовой ромашкой. Должно быть, одолжила у Юльки или у Ленки.     Татьяна обернулась, посмотрела на меня сухим выжженным взором.     - У него позиция хуторянина, - сказала она. Вспомнила, на чем  остановилась. - Позиция: «моё» или «не моё». А если «не моё», то и пошла к чертям собачьим.     - Но ведь все так, - сказала я.     - Но как же можно уйти, когда чувство?     - Во имя будущего. В наших отношениях нет будущего.     - Будущее... - передразнила Татьяна. - Наше будущее - три квадратных метра.     - Значит, он ищет ту, которая его похоронит.     - Не все  ли  равно, кто  похоронит.  Надо  искать ту,  с  которой  счастье. Сегодня. Сейчас.     Татьяна смотрела на меня истово, как верующая, и мне тоже захотелось счастья сегодня, сейчас. Сию  минуту. Я  даже оглянулась  - не стоит  ли оно  у меня  за спиной.     Подошла наша очередь.     Заведующая аттракционом  - тётка  с толстыми  ногами -  отомкнула калитку  и стала запускать очередную партию страждущих.     Дети как-то мгновенно похудели, а глаза  стали больше, будто часть их  плоти переместилась в  глаза. Я  тоже почувствовала  давно забытое,  или не  познанное ранее, волнение и не  сводила подобострастных влюблённых  глаз со строгого  лица толстой тётки.     До калитки оставалось три человека. В этот момент Ленка потянула Татьяну  за руку и что-то сказала ей на ухо.     - Отойдите все  в сторону,  - приказала  Татьяна. Она  выгребла девчонок  из очереди и отвела их от калитки.     - Почему? - искренне оторопела моя дочь и забегала глазами по лицам.     Ленка молчала. У неё было виноватое страдальческое выражение лица.     - Мы сейчас. - Татьяна  схватила Ленку за руку,  и они помчались,  одинаково перебирая  ногами.  Татьяна  бежала  впереди,  а  Ленка  следом,  на  расстоянии вытянутой руки.     Наташка и Юлька  смотрели, как  мимо них прошли  те, кто  стоял позади.  Они протиснулись на площадку и брызнули во все стороны, как муравьи из-под ладони.     Цепи были длинные и,  казалось, свисали с самого  неба. К каждой паре  цепей приделана скамеечка - качели, куда помещается по одному человеку.     Все расселись, каждый  на свою  скамеечку, и застегнули  перед собой  ремни, чтобы не выпасть и не улететь в небо.     Все разместились  и  пристегнулись. Толстая  тётка  захлопнула калитку  и  с категоричным видом нажала какуюто кнопку. Круглый диск начал медленно крутиться, вместе с диском крутился столб, и центробежная сила стала отдувать цепи.     Люди полетели по кругу. Земли не  было видно, и им, наверное, казалось,  что они летят вообще. Они летели вообще над очередью, над Юлькой и Наташкой, которые стояли с  туповатыми личиками  -  отвергнутые, но  мужественные,  облагороженные испытанием.     Явились Татьяна с Ленкой. Ленка подошла к девочкам. Теперь их было не  двое, а трое - полный комплект. Девочки смотрели налетающие качели и переживали каждая своё: Ленка - радость за других,  Юлька - зависть, Наташка - лёгкое  злорадство: тем, кто был сейчас на качелях, оставалось только полторы минуты. Им  оставалось меньше, чем половина. А у неё, у  Наташки, все было впереди. У неё было  впереди целое счастье плюс ожидание счастья, что само по себе тоже очень ценно.     - А нам билеты? - спохватилась Татьяна.     Я сообразила, что мы не взяли себе билеты.     - Не успеем, - поняла я.     Дети  обернулись.  Они  смотрели  испуганно  и  насторожённо,  как  зверьки, заслышавшие чужие  шаги. Заставлять  их ждать  снова было  немыслимо. Мы  просто могли сорвать их надежду. На качели они попали бы сломленными, и радость уже  не достала бы их через эту сломленность.     - Успеем, - сказала Татьяна и провалилась сквозь землю.     Дети вывернули головы и стояли так до  тех пор, пока Татьяна не возникла  на прежнем месте.     Тётка тем  временем  нажала кнопку.  Столб  перестал крутиться,  и  летающие качели вернулись на круги своя.     Девочки напряглись, как перед стартом на первенство Европы.     Потом в какую-то секунду мы все оказались в калитке, а в следующую секунду - на круглой деревянной площадке.     Наташка,  Юлька  и   Ленка  метнулись   в  одну   сторону.  Наташка   первая взгромоздилась  на  скамеечку.  Между   Юлькой  и  Ленкой  произошла   страстная кратковременная борьба за место возле  Наташки. Юлька удачным приёмом  отпихнула Ленку и села сразу за Наташкой.     Незнакомый мальчик в синей беретке отпихнул Ленку и сел следом за Юлькой.     Вокруг шустро рассаживались дети и взрослые.     - Лена! - крикнула Татьяна. - Иди сюда!     Ленка не двигалась. Она стояла с лицом, приготовленным к плачу.     - Леночка! - Татьяна хотела переключить её внимание на действие или хотя  бы на видимость действия. - Беги скорей! А то тебе места не останется...     Татьяна подбежала к дочери и потащила её на другую половину круга.     Ленка зарыдала.     - Ну какая тебе разница, где сидеть? - спросила Татьяна, как бы снимая  этим вопросом всю несправедливость.     - Д... да, а почему опять я? П... почему все время я?     Ленка иногда легко  заикалась, но  когда она волновалась  - это  проявлялось сильнее. Татьяна посмотрела на свою дочь, обиженную людьми и, как ей показалось, богом, и её лицо  сделалось проникновенно грустным.  Она прижала Ленкину  тёплую голову к своей  щеке. Ей тоже  хотелось плакать.  Я видела, как  подтаяли у  неё глаза, определились  морщинки, и  в  молодом её  лице проглянули  черты  будущей старухи.     Юлька и Наташка выглядывали воровато, как мыши. Они были вполне счастливы  и тем несимпатичны.     Ленкино страдание  все же  достало  их и  легло  на душу  лёгким  угрызением совести, смешанными с эгоистическим удовлетворением.     - Мам! - Наташка помахала из-за цепи кургузой ручкой.     - Сиди! -  резко  ответила  я, хотя  Наташка  была  абсолютно ни  в  чем  не виновата. Просто некрасиво быть благополучной, когда другие страдают.     Татьяна усадила  Ленку  на  свободную  скамеечку  и  пристегнула  перед  ней ремешок.     Тётка удостоверилась, что все  в порядке на вверенном  ей участке, и  нажала единственную кнопку на своём пульте управления.     Круглый диск начал медленно вращаться. Предметы медленно поплыли в стороны и вниз.     - Леночка! - крикнула Татьяна. Это значило: «Леночка, посмотри, как  хорошо, а будет ещё лучше!»     Ленка сидела с окаменевшим профилем и не повернула головы. Это значило: «Мне плохо и никогда не  будет хорошо. И  я вас не  прощу, как бы  вы передо мной  ни старались. Я всю жизнь буду мстить вам своей печалью».     Принципиально грустная Ленка проплыла и исчезла.     Я полетела в небо. Сердце толчками переместилось в пятки.     Потом я полетела к  земле, и сердце  медленно, туго подплыло  к горлу. Я  не чувствовала напряжения цепей, и  мне казалось - падению  не будет конца. Но  вот цепи; натянулись, я поняла: не выдержат. Сейчас рухну и взорвусь - и через  боль перейду в другое существование. Но в этот момент меня понесло в облака. Снова не было натяжения цепей, и казалось - вознесению не будет конца.     Из ниоткуда, как во сне, на меня  наплывает моя дочь - смуглая и яркая,  как земляничка. Она беззвучно хохочет. Её дивные волосы текут по ветру.     Вот мои молодые родители: папа в военной форме, мама в крепдешиновом платье, синем в белый горох.     Мама наклоняется к папе и показывает на меня:     - Это твоя дочь. А ты не хотел...     Вот мой нерожденный сын.     Я волнуюсь, что он выпадет из качелей.  Мне хочется на лету выхватить его  и прижать к себе. Но он проносится мимо, и я не успеваю рассмотреть его лицо.     А вот,  стоя  ногами на  качелях,  раскинув  руки как  распятье,  летит  мой любимый. Он не хуторянин. Нет. Он бродяжка.  Он никогда не бросит, но и себе  не возьмёт. Он разобьёт на мелкие кусочки, а осколки положит в карман.     Он летит, как таран. Я едва успеваю увернуться.     - Не улетай! - кричит он мне.     - Я больше не люблю тебя, - кричу я, и мне становится легче. Так легко,  что я не чувствую своего тела.     Я пою. Но пою не напряжением горла. Просто песня вместо меня. Я свободна  от прошлого. Я готова к новой любви. Как зовут тебя, моя новая любовь?     ...Четыре минуты окончились.     Мы отстегнули  ремешки  и сошли  на  деревянный диск.  Потом  прошли  сквозь железную калиточку. Спустились на землю.     Очередь не увеличилась  и не стала  меньше. Осталась такой  же, как была.  И выражение лиц было прежним. Видимо,  все, кто становился причастным к  ожиданию, надевали это выражение, как надевают тапки при входе в музей.     - Чем кормить? - спросила себя Татьяна. Она была уже дома.     Обед у меня был. Меня  мучили другие проблемы. И  мой побродяжка уже шёл  по моей  душе,   выбирая  осколки   покрупнее,  чтобы   наступить  на   них   своей интеллигентной пяткой.     Юлька, Ленка  и Наташка  стояли рядом.  Переживали каждая  своё: Юлька  была бледная,  почти  зелёная.  Её  мутило  от  перепадов,  и  она  испытывала  общее отвращение к жизни.     Ленка смотрела перед собой в одну точку, и отсвет пережитого восторга  лежал на её лице.     Наташка уже забыла о летающих качелях. Ей хотелось на «чёртово колесо».  Она сложила руки, стала неуверенно торговаться, не веря в успех.     Жизнь представлялась ей сплошной сменой праздников.     Виктория Токарева     Летающие качели

---